Сегодня дети нередко становятся биографическим проектом родителей,
а груз моральной ответственности за семью оказывается сердцевиной
маскулинности и отцовства. В тренде вовлеченного отцовства
проявляется новый тип маскулинности заботливая маскулинность,
поэтому этика заботы является как никогда актуальной темой для
социальных исследований. Что такое заговор маскулинности, почему
мужчины чаще позволяют детям менять правила игры и важно ли уметь
варить ребенку кашу, рассказывает Елена Рождественская.Кормилец или
кормилица?Новое отцовство это заметный и очень интересный тренд,
один из немногих, который нам, публике, сильно нравится, потому что
он олицетворяет эмпатийное лицо современного отца. Это та фигура,
которая заинтересовалась своими детьми уже на пренатальной стадии,
фигура, которая хочет получить доступ к ребенку. Этой фигуре есть
чем занять ребенка. Наконец это тот, кто хочет взять
ответственность за его будущее. По Ламбрехту, чтобы все три этих
качества сложились, много что должно произойти в окружении, в
среде, в сознании, в нормах поведения, в системе труда, в системе
разделения труда между женщиной и мужчиной, во взаимоотношениях с
работодателем.Новое отцовство это кумулятивный ответ на очень-очень
многие вызовы. Соответственно, он подкрепляется исследовательскими
данными. То есть это не просто наша концептуальная проекция (мы бы
хотели видеть современных мужчин таковыми) нет, они действительно
развернулись на уровне семейной практики. Это значит, что и женщине
интересно, чтобы мужчина участвовал.При этом есть очень важный
момент. Женщина, впуская мужчину во внутрисемейный контекст
взаимодействия с ребенком, понимает, что это время будет отнято у
деятельности по зарабатыванию денег для всего семейства. Это
значит, что женщина тоже должна подставить некое экономическое
плечо, разделить ту роль, которую мы условно называем кормилец и
которая обычно была зарезервирована за мужчиной: мужчина кормилец
семьи. А тут оказывается, что и женщина может быть кормильцем (мы
не можем сказать кормилицей, феминитив в данном случае не
сработает). Это говорит о том, что женщина тоже вышла на рынок
труда, у нее есть образование и все права в этом плане.Но есть ли в
этом плане и установка не только отвести мужчине роль кормильца, но
и быть готовой поконкурировать с ним? Для этого прошло
действительно немало времени. Эта модернизация разделения ролей в
семье привела к тому, что мужчина, в том числе не только по
собственным установкам, но и с точки зрения переговоров Есть даже
такой дискурс переговоров: внутри семьи пара решает, что им важно и
нужно с точки зрения ценностей и с точки зрения развития ребенка я
употребляю это слово в единственном числе. Мы понимаем, что
демографические изменения тоже подталкивают к новому
отцовству.Ребенок становится проектом, биографическим проектом
обоих: мужа и жены, отца и матери. Может быть, пара на этом и
остановится. Сокращение рождаемости повышает ценность ребенка как
такового, а коль скоро он такая сверхценность, то возникает
проекция переживания на него, желание по возможности взять максимум
от периода раннедетской социализации. Ведь это, может быть, будет
единственным таким опытом в жизни человека, в жизни мужчины. Это
повышает его самосознание, поэтому он готов поступиться очень
важной для его маскулинности ролью кормильца.Опыт игр и предметы
отцовской заботыНовый отец более компетентен с точки зрения того,
что с маленьким ребенком делать. Ребенок еще у груди, его еще
кормить надо, но при этом с ним уже можно разговаривать.
Оказывается, с ним можно разговаривать еще в пренатальный период.
Можно вместе с женой ходить на курсы по холотропному дыханию, можно
присутствовать при родах. Так постепенно складывается вовлеченность
отца в очень-очень ранние, микроскопические с точки зрения
отслеживания изменений практики, связанные с взаимодействием с
ребенком. Здесь уже не важно, умеет ли он варить манную кашу в
конце концов, можно готовую баночку купить. Дело не в том, чтобы
заменить мать в этой фазе.Для мужчины ранее отцовство становится
важным эмоциональным опытом, опытом игр. Мы понимаем, что мужчины и
женщины очень по-разному используют это время. Понятно, что здесь
невозможно полностью заменить мать никто на это не претендует. Но
если мать выполняет свою роль по отношению к маленькому ребенку
параллельно с домашними обязанностями, то мужчина обычно полностью
отдается этому процессу. Он определенным образом структурирует игры
ребенка, и эта структурация отличается от женской структурации.
Мужчины чаще позволяют детям менять правила игры, тем самым задавая
новые. Я уж не говорю о том, что простраивание будущего,
размышление о том, какое раннее развитие уместно, кем ребенок мог
бы быть в связи с тем, что он родился именно в этой семье это
предметы отцовской заботы, которая длится дольше раннедетского
периода.Удовлетворенность женщины в союзе, где отец рано
вовлекается в уход за ребенком, выше; у нее меньше депрессивных
эпизодов. Женщина больше удовлетворена супружескими отношениями, и,
соответственно, дискурс переговоров успешнее, поскольку вовлекаются
все; и не на дистанции (как отсутствующий отец прежняя
конструкция), а непосредственно здесь. Это подстегивает более
интенсивную коммуникацию внутри семьи, поэтому с точки зрения
микросоциологии это чрезвычайно позитивный тренд, который сами отцы
оценивают чрезвычайно высоко.Гендерные стереотипы и вовлеченные
отцы СредневековьяПри этом стоит учесть, что для того, чтобы первая
фаза вовлечения состоялась, мужчине нужна финансовая поддержка и
непосредственно время. Как раз с этими вопросами и работает
социальная политика. Это, например, предмет переговоров с
работодателем, который далеко не всегда готов рассматривать отца в
качестве претендента на родительский отпуск и вообще делегировать
ему больше времени на этот процесс. Потому что гендерные стереотипы
это вездесущая материя, они пронизывают все и вся. Хотя они имеют
не только отрицательную коннотацию: на них зиждется некий гендерный
порядок. Это типизации, с помощью которых мы облегчаем себе жизнь.
Мы не изобретаем их индивидуально, это некий процесс совместного
конструирования и закрепления. Когда мы социализируемся, мы застаем
весь этот набор достаточно готовым, для того чтобы его перенимать,
воспринимать, интернализировать и уже считать своим.Что у нас на
рынке труда? Что у нас с точки зрения мер социальной политики? Что
собой представляет конструкция родительского отпуска и есть ли там
опция для отцов? Есть ли отцовская квота? У нас ее, кстати, нет.
Накапливаясь, эти социальные меры показывают нам, в каком объеме
общество готово резервировать за мужчиной вовлеченное отцовство.
Или это стилевые особенности среднего класса, отягощенного
образованием и прочим?Модель вовлеченного отцовства, если
приглядеться к ней с точки зрения истории и различия этнокультур,
появилась не в последней трети ХХ века. Мы видим ее и в Средние
века, когда отцовство соединялось с профессиональной ролью. Под
одной крышей шел процесс контроля над всем семейным кланом и самого
производства, которое давало заработок семье. Поэтому перенимание
ремесленной роли например, обувщика на коленке у отца означало
видеть отца 24 часа в сутки. Так что вовлечение, воспитание и
социализация, в том числе профессиональная такая модель нам
известна.Лишь впоследствии она стала размываться. Чем? Тем, что
процесс производства был оторван от домохозяйства и делегирован
отчужденным институтам образования и рынку труда. Начала вызревать
очень интересная моральная максима. Возьмем ответственность за
семью. Она фактически будет компенсировать мужчине, который
проходит исторические фазы от Средних веков и до наших дней, эту
оставленность, эту дистанцию, которая в глазах общества должна
предстать нормой. Теперь норма не быть с семьей 24 часа в сутки, а
зарабатывать, взять на себя ответственность за семью. Груз этой
моральной ответственности и становится сердцевиной маскулинности и
отцовства, поскольку демонстрирует состоятельность в этом качестве,
возможность завести семью и детей, обеспечить их существование. При
этом дома вся полнота власти делегируется женщине: она уже не делит
эту ответственность, как ранее, а распоряжается домашним бюджетом,
микро-дисциплинированием детей в быту и так далее. Но конечное
решение принадлежит, естественно, мужчине.Рынок, мигранты и
гегемоническая маскулинностьТаким образом, рыночные процессы
отрывают мужчину от семьи, наделяют его определенной ролью,
воспитывают в нем определенные качества. Кроме того, они наделяют
его определенным этосом, этикой маскулинности и отцовства; мужчине
вменяется необходимость брать ответственность за семью и семейный
клан. Эти процессы нам уже более или менее близки: жесткое
разделение на мужские и женские роли, резервирование за одним
домена семьи и дома, а за другим возможности работать в системе
отчужденного труда, в публичной сфере. Для этого нужна готовность к
конкуренции, готовность встраиваться в иерархии либо, наоборот, их
возглавлять, ограниченная сенситивность (потому что в конкуренции
чувства не покажешь), агрессивность и доминирование.В бинарной
системе жесткого разделения труда эти качества зарезервированы за
разными полами на этом зиждется все здание общественного порядка.
Какой нужно воспитывать женщину? Мягкой, заботливой, домашней. А
мужчину? Жестким, ответственным, доминирующим, агрессивным. Это ему
прощается, потому что он кормилец, он берет на себя ответственность
за всех нас. Поэтому мы ему это простим и будем его за это уважать
и ценить ценить именно эти качества, хотя, может быть, некоторым
мужчинам они не столь свойственны.Вследствие того, что
маскулинностей много, эти качества выстроены в иерархическом
порядке, но все они зиждутся на одной общей идее: во главе стоит
гегемоническая маскулинность. Ее особенность в том, что она связана
с согласием других, с культурной формой согласия: этот образец
лучше всего, он достоин быть во главе, а мы добровольно
подчиняемся. Мы это другие маскулинности, которые вырастают
вследствие другой этничности. Классический пример это американская
белая маскулинность среднего класса и мигрантские этнические
маскулинности. Они как бы соподчинены. Другое дело, что волны
миграции завозили в Америку другие этничности отрядами переезжающих
контингентов мигрантов.Например, поначалу этот пестрый котел
переваривал, переплавлял в единую общую американскую идентичность
поляков и итальянцев, представляя их этничности и их маскулинности
как находящиеся в подошве иерархии. Правда, через адаптацию,
аккультурацию и бизнесы, которые их поднимали, они заняли место в
совсем других этажах. Здесь важен именно исторический аспект: мы
понимаем, как все сложилось, как общество это перерабатывало, какие
типажи маскулинности выносились на первые позиции.Разное отцовство
и комплот маскулинностиНовые модели, связанные с вовлеченным
отцовством, занимают лишь одно из мест, поскольку и маскулинностей
много, и типов отцовства много здесь важна связка между
маскулинностью и типом отцовства. Понятно, что идеология равенства
мужчин и женщин, эгалитарного разделения труда в семье,
определенного образовательного и культурного ценза породит
структуры или тренды нового типа вовлеченного отцовства. Но в
других социальных группах мы увидим вполне хорошо, как в
холодильнике, сохранившиеся другие формы отцовства, например,
классический консервативный дистантный кормилец семьи. Это может
быть следствием высокой доли разводов или понятия bad dad плохого
отца, который на самом деле не отец, даже алименты не платит. Мы
увидим вполне буржуазный типаж семьи, когда о будущем ребенка
заботятся, ему планируют определенную школу и тип образования,
копят на эту задачу деньги, но мужчина при этом вовсе не считает
нужным вовлечение в ранние стадии и сохранение более эмоциональных
режимов с детьми. Отцовство может быть разнообразным, разные его
виды могут конкурировать.То, что появился новый тип вовлеченного
отцовства, начинает отражаться в дискурсе. Мы же дискурсивное
общество, мы же не можем без проговоренных смыслов. Нам эти смыслы
доносят отовсюду, и мы воспринимаем мир и самих себя через
дискурсивную машину, связанную с медиа. Медиа могут в этом плане
нами манипулировать, в том числе в хорошем смысле. То, что про
вовлеченное отцовство говорят многие, может создать некую иллюзию,
ложное впечатление, что таких людей большинство. Но то, что такие
люди есть, уже само по себе является очень важным маркером
современности.Мне, например, интересен такой вопрос: как вообще
подружить вовлеченное отцовство и маскулинность как таковую? Даже в
самом не гегемоническом мужчине, если поскрести, можно найти
неизбывную тоску о гегемонической маскулинности, о настоящем
мужике. Даже если поведенчески он не разделяет эту максиму,
культурно он ее поддерживает. Рэйвин Коннел называет это комплотом
маскулинности, то есть это некая сделка, внутреннее согласие.Чтобы
увидеть связь между вовлеченным отцовством и маскулинностью, мы
должны разобраться, какая маскулинность наиболее подходит этому
типажу. В вовлеченном отцовстве мы видим очень много заботы, а
забота это феминное качество, это то, что культура веками
воспитывала и социализировала именно в женщине, педалируя это
качество. В каком аспекте забота разрешалась, была легитимна для
мужчины? Дистантная забота о семье. А непосредственная забота in
situ, здесь и сейчас памперс ребенку поменять, песенку спеть,
поиграться, по душам поговорить у мужчин и не считалась нормативным
качеством, нормативной установкой.Иерархия власти в процессе
заботыПолучается, что маскулинность составная часть отцовства. Это
вещи нераздельные. Вообще опыт отцовства (я завтра стану отцом,
жена рожает, как изменится жизнь?) это некий вызов. Для кого-то это
конфликт: что мне надо делать? Больше зарабатывать? Или я должен
помочь жене по хозяйству? Или я должен купить новую квартиру? Что я
должен делать? И так далее.Какие вызовы принимает на себя
маскулинность в этом качестве? Интересно, что в тренде вовлеченного
отцовства мы видим совсем новую маскулинность, маскулинность
заботливую. Карла Эллиот написала известную книгу Заботливые
маскулинности, вокруг которой сломано много копий. Она затрагивает
тему маскулинностей, которые на идеологическом уровне разрешают
себе быть заботливыми, реабилитируют заботу как некое не стыдное
качество, которое можно отправлять не только на дистанции,
зарабатывая и беря на себя ответственность, а непосредственно
участвуя в процессе.Идя по цепочке этой мысли, мы понимаем, что
забота, ее лейбл это феминное дело. Сейчас это тоже
пересматривается. В каком направлении? В заботе мы видим процесс:
мы осуществляем действие заботы о ком-то. Видим того, кто эту
заботу берет на себя, перенимает. Мы видим взаимоотношения. Мы
видим степень иерархии, власти даже в заботе: тот, кто нуждается в
заботе, слаб и зависим, а это уже иерархическая конструкция.
Поэтому этика заботы чрезвычайно актуальный сюжет для социальных
исследователей.Увидев в самой заботе иерархическое измерение, мы
понимаем: она зарезервирована не только для женщин, этот вопрос мы
можем задать и мужчинам. Мужчина в этом иерархическом отношении
тоже видит для себя знакомую конструкцию и начинает ее осваивать и
реабилитировать для себя. Таким образом, мы делаем вывод, что
забота как таковая не зарезервирована только за женщинами. В ней
есть измерение, которое могут реализовывать мужчины, тем самым
строя тот тип заботливой маскулинности, который будет
непротиворечиво связан уже с вовлеченным отцовством.
