Звук речи, изменение которого меняет смысл слова, называется
фонемой. Существуют правила, определяющие, в каких позициях звучит
та или иная фонема. Но даже этого оказывается недостаточно для
полноценного описания языковой системы, поскольку предполагается,
что слова хранятся по отдельности, как не связанные между собой
единицы. В рамках курса Фонология лингвист Александр Пиперски
рассказывает, как мы применяем фонологические правила к незнакомым
словам и почему в речи появляется акцент.От глубинного
представления слова к поверхностномуНачальная форма слова город
состоит из пяти фонем: г, о, р, а, т. У формы родительного падежа
единственного числа города тот же самый корень выглядит немного
по-другому: пятый звук не [т], а [д] [горада]. Если мы образуем
множественное число этого слова, получится [гарада] второй звук
[а]. Получается, что в слове город (именительный падеж
единственного числа) фонемы г, о, р, а, т; в слове города
(родительный падеж единственного числа) фонемы г, о, р, а, д; а в
слове города (именительный падеж множественного числа) фонемы г, а,
р, а, д.Примерно в такой логике работает направление фонологии,
которое называется Ленинградской (Санкт-Петербургской)
фонологической школой. Но в каком-то смысле это не очень интересно.
Мы теряем важные обобщения и, с одной стороны, встаем перед
необходимостью записывать и хранить отдельно все формы слова, а с
другой стороны, оказывается, что у слова город нет единого вида
корня. Аналогичная ситуация со словом голова: именительный падеж
единственного числа [галава], винительный падеж единственного числа
[голаву], родительный падеж множественного числа [галоф]. Единства
в формах нет, и это неудобно с точки зрения описания.Если мы хотим
составить словарь или описать, как человек производит слова и что
происходит у него в голове, нам нужно перечислить в таком виде все
формы списком. Это не может радовать. Хотелось бы подойти к
описанию языковых процессов таким образом, что у нас есть некоторое
единое (как говорят лингвисты, глубинное представление), из
которого мы получаем разные поверхностные представления с помощью
определенных операций. Скажем, применяем к глубинному представлению
слова правила, которые основываются на том, из каких звуков оно
состоит и в каких позициях эти звуки оказываются.Очень удобно, что
в русском языке у слова голова глубинное представление формы
винительного падежа это [голову], а глубинное представление формы
родительного падежа множественного числа [голов]. И потом
достаточно применить два правила: [о] без ударения превращается в
[а], и парные звонкие согласные в конце слова оглушаются.
Получается, [галава] применяется правило перехода [о] в [а] без
ударения, [голаву] ко второму гласному применяется то же самое
правило, [галоф] к первому гласному применяется правило перехода
[о] в [а] без ударения, а к конечному согласному правило перехода
звонких согласных в глухие на конце слова. Таким образом, есть
глубинное представление [голов], от которого мы переходим к
поверхностным представлениям при помощи простых правил.Почему мы
вообще считаем, что эти правила существуют, а не люди просто хранят
в памяти все формы? Потому что с новыми для нас словами мы делаем
то же самое. Возьмем, например, слово инвектива обвинительное
высказывание, обвинительная речь. Многие из нас его никогда не
слышали в форме родительного падежа множественного числа. Но если
мы попробуем эту форму построить, то получится [инвектиф], а не
[инвектив]. Мы оглушаем звук [в] потому, что у нас существует
правило, которое требует оглушать парные согласные звуки в конце
слова. В случае со словом синусоида в форме родительного падежа
множественного числа оно будет звучать как [синусоит]: оглушили
звук [д].Идея того, что подобные фонологические правила применяются
и к незнакомым словам, стала очевидной после знаменитых
экспериментов, которые провела исследовательница Джин Берко в 1958
году. Это так называемый Wug test: детям предъявляли картинки и
объясняли, что то, что на них изображено, это какие-то неизвестные
им слова. Например, был нарисован зверек, про который говорилось,
что это wug. А теперь представьте себе, что их два. Тогда дети,
которые говорят по-английски, прекрасно образовывали форму
множественного числа: wu[gs] после звонкого согласного [g]
употребляли звонкий согласный [z], а не глухой [s]. Они не говорили
wug[iz], как могли бы сказать, если бы образовывали множественное
число по аналогии с witch witches. Каким-то образом дети понимают,
что от нового, неизвестного им слова нужно образовать множественное
число именно таким образом, потому что таковы фонологические
правила в английском языке.
Фонетическая интерференция и акцентВажно, что правила в языках мира
разные. Например, в русском мы привыкли, что не умеем произносить
безударное [o]. Во французском языке правила, чтобы безударное [o]
превращалось в [a], нет, поэтому глагол носить по-французски будет
p[o]rter с безударным [o]. И одна из важных черт русского акцента
состоит в том, что мы не умеем этого делать и даже заимствование из
французского языка в словосочетании прет-а-порте произносим как
прет-а-п[a]рте, что для французского уха странно и необычно. В
английском нет правила оглушения конечных согласных, и по-английски
мы говорим di[g] копать. Но если мы оглушим звонкий [g], то
получится другое английское слово, которое имеет иное значение.В
других языках есть правила, которые непривычны нам. Например, в
немецком есть правило, которое определяет, что будет происходить в
ситуации, когда сталкиваются глухой согласный и звонкий согласный,
и оно действует совсем не так, как в русском языке. Возьмем слово
отгибать: приставка от плюс корень, который начинается на звонкий
[г] произносим о[дг]ибать, со звонким [д]. В немецком языке есть
слово Ratgeber (справочник, советник): Rat (совет) плюс geben
(дающий). На стыке [t] и [g] произошло следующее: звонкий [g]
оглушился под влиянием глухого [t], а не глухой [t] озвончился под
влиянием звонкого [g], как произошло бы у нас в русском. Получилось
нечто вроде ra[tk]eber. Это один из ярких примеров того, как другое
фонологическое правило приводит нас к акценту при говорении на
иностранном языке, потому что носитель русского склонен озвончать
глухой согласный под влиянием звонкого и произнесет ra[d]geber. А
чтобы изобразить немецкий акцент в русском языке, согласные в
подобных позициях следует оглушать: [кл]ухие вместо [гл]ухие.В
исландском языке если слог оканчивается на одиночный согласный, то
гласный в нем будет долгий, а если на двойной согласный или на два
разных согласных, то гласный в нем будет краткий. В форме женского
рода слова sl (здорово, привет) слог оканчивается на один согласный
l, а соответственно, гласный перед ним будет долгим. В форме
мужского рода sll слог оканчивается на удвоенный согласный ll, и
гласный оказывается кратким. То есть если мы обращаемся к
исландскому мужчине и к исландской женщине, то должны по-разному
сказать им привет с разной долготой/краткостью гласного под
влиянием фонологических правил. Подобных правил в русском языке в
таком виде нет.Те правила, с которыми мы имели дело, хороши тем,
что они не взаимодействуют друг с другом. Например, в русском языке
есть правило для гласных и правило для согласных, и они ни в какую
связь друг с другом не вступают. Это не обязательно так. Бывают
более интересные случаи, когда правила тянут в разные стороны одно
и то же слово, корень или суффикс и вступают во взаимодействие
между собой. Эти случаи активно изучались в фонологии в 1970-е
годы. Идея, что есть единые представления морфем и из них
получаются реально звучащие формы, когда мы используем разные,
взаимодействующие друг с другом правила, это одна из самых
интересных и зрелищных вещей в фонологии.
