Русский
Русский
English
Статистика
Реклама

Банальность зла и искусство суждения

Совместно с издательством Новое литературное обозрениемыпубликуем отрывок изкниги мыкультуролога Светланы БоймДругая свобода, посвященный идеям Ханны Арендт.После ареста иневероятного бегства из Германии, азатем из лагеря для перемещенных лиц во Франции Арендт размышляла над вопросами фортуны иличного суждения, а также публичных прав итоталитарного освобождения человечества. Будучи сама участницей множества актов политического суждения, действуя методом проб и ошибок, Арендт желала написать отдельный том, посвященный суждению, в качестве кульминации своего последнего поучительного труда Жизнь ума. Вмомент ее внезапной кончины первая страница этого произведения еще находилась вее печатной машинке лист оставался практически чистым, за исключением двух набранных эпиграфов. Две необычные цитаты, которые она позаимствовала уКатона и Гете, дразнили переводчиков своей кажущейся непоследовательностью.Дело победителей было угодно богам, но дело побежденных Катону.1О, еслибы мне магию прогнать,Забыть все заклинанья, чар не знать,Лицом клицу сприродой стать! ТогдаБыть человеком стоилоб труда!1Нам не дано знать, сколь непредвиденную форму могла принять эта книга Арендт. Пространство суждения, предполагавшееся на этом самом последнем чистом листе, находится между признанием побежденных инепокоренных взазоре между человеческим любопытством ипамятью тех, кто проиграл исторические сражения. Или, может быть, как раз наоборот; несмотря на или даже, быть может, именно потому, что существуют поражения истрадания, не зарастут неторные тропинки чуда ивоображения.Поражение уАрендт зачастую является формой диссидентства, направленного против божественности истории иавторитета прогресса или любой другой детерминированной системы мышления. Забота оголосах побежденных (ане только о жертвах) является формой исторического сохранения человеческого достоинства, сохранения отдельных индивидуальных действий иопыта свободы, которые впротивном случае оказалисьбы вымаранными из истории. Ноодной памяти недостаточно. Достоинство побежденных заключается вих суждениях, сделанных на основе воображения, иредких моментах свободомыслия, зачастую вусловиях тотальной несвободы.Чтобы сделать предварительную реконструкцию искусства суждения Арендт, нужно помнить, что она положила ему начало, когда речь шла обеспрецедентном и непредвиденном чем явился опыт тоталитаризма, развившегося из империализма и вышедшего за его пределы.2Три аспекта арендтовской философии имеют первостепенное значение. Во-первых, она подчеркивает радикальную странность новой формы доминирования не только со стороны государства, но исамой по себе тоталитарной идеологии, которая может оказывать воздействие, даже более значительное, чем традиционная религия, икоторая порой осваивает территорию сакрального пространства для реализации собственных проектов. Эта странная одержимость может идти вразрез сличными интересами или повседневным опытом индивида ине может вполной мере объясняться обыкновенной социальной, психологической или институциональной рационализацией. Врусле представлений Шаламова орадикально измененных масштабах опыта, Арендт использует эстетическую концепцию отстранения, чтобы осмыслить мощь идеологии террора.1Ее обольстительная привлекательность заключается во множестве замаскированных парадоксов, которые крайне редко обнаруживают свое присутствие. Предлагая радикальное освобождение вбудущем, подобная система убеждений оправдывает ликвидацию свобод внастоящем. Аналогичным образом, предлагая чрезвычайно последовательную замкнутую систему мышления, она заставляет людей не доверять реальности своего повседневного опыта исобственных чувств. За научным языком ипоследовательной структурой скрывается мистицизм иантиоткрытость миру. Вэтом смысле логика идеологии террора близка клогике рационального наваждения паранойи, согласно которой абсолютно все имеет значение вконспирологическом мире, который не связан собыденной реальностью и имеет собственную фантасмагорическую реальность. Одним словом, если философская или религиозная система является совершенно логичной, будьте осторожны, она вполне может перестать быть разумной и чувствительной;1 отвергая открытое миру несовершенство, она может стать антиоткрытой миру или даже смертельно опасной.Во-вторых, Арендт наглядно показывает, как идеология террора дискредитирует привычные антропогенные законы, социальный контракт итеатральность общественной жизни, которые базируются на несовершенной культурной памяти человечества (ане неких моральных абсолютах), ради сверхчеловеческого закона истории иистины.2Подобная благородная цель легитимирует любые масштабы (революционного) насилия, коль скоро цель оправдывает средства. Арендт ставит под сомнение основы гегелевско-марксистской системы понимания законов истории ивзаимоотношений между государственной ипубличной сферами. Вотличие от некоторых мыслителей XX столетия, в частности Карла Шмитта, Мишеля Фуко, Джорджо Агамбена идругих, которыезанимались изучением форм доминирования и власти как критики проекта Просвещения, не проводя четкого различия между демократическим пониманием закона итоталитарным пониманием закона истории, Арендт настаивает на том, что тоталитарная модель отличается. Рассуждения Арендт об антропогенных законах всегда ведутся во множественном числе, в отличие от сверхчеловеческого закона, существующего вединственном числе, что связано сее концепцией общего мира ипубличной сферы, которая была дискредитирована многими марксистами ипостмарксистами. Кроме того, продолжая линию, заданную ключевыми проблемами Просвещения, она ставит под сомнение взаимосвязь между насилием иполитикой и разрабатывает концепцию законов, основанную на общественной памяти об общем мире.В-третьих, несмотря на тщательный анализ Арендт тотального контроля индивида со стороны государства, она неуклонно изучает вопрос об индивидуальной способности самосуждения иименно вэтом аспекте раскрывает необычную связь между суждением, воображением имышлением. Арендт пересматривает кантовские концепции здравого смысла ивоображения, чтобы развить собственную оригинальную теорию суждения. Для нее воображение становится формой понимания индивидуальных актов суждения и смены парадигмы даже вэкстремальных условиях.Она фокусируется на разнообразных эстетических практиках (от театральных представлений на публичной сцене до искусства мышления ижизни ума), которые функционируют впротивовес эстетической концепции тотального произведения государства. Взначительной мере подобное понимание данной практики представляет собой альтернативную модель мышления оповседневных мифологемах без их одомашнивания инатурализации, иэто создает возможности для самых разнообразных реакций, перечень которых не ограничивается исключительно восторженной поддержкой или героическим диссидентством. Задача интерпретатора повседневных практик вэкстремальных условиях заключается втом, чтобы осознать минимальную зону девиации или несоответствия пространство мельчайших изменений парадигмы, которые работают впротивовес официальной хронике событий.Всобственной контроверсионной версии судебного процесса над Адольфом Эйхманом архитектором окончательного решения еврейского вопроса, ответственным за идеологическую основу массового уничтожения, Арендт предлагает судить Эйхмана именно как личность, ане как исчадие ада или обыкновенный винтик в бюрократической машине нацистов. Иными словами, она не включает случай Эйхмана всвою теорию государственного террора. Эйхман предстает вроли лояльного системе чиновника, который изъясняется сплошными клише от начала идо конца. Хотя в обыденном контексте поведение Эйхмана можно считать банальным институциональным конформизмом и патриотизмом традиционного толка, вконтексте нацистской машины уничтожения этот вид клишированного сознания ведет кстрашной бросающей вызов словам имыслям банальности зла.1Чтоже это означает? Это вовсе не означает, что зло является банальным или что банальность повседневности является злом. Скорее Арендт обращает наше внимание на тот факт, что человек, который санкционировал худшие преступления против человечества, был обыкновенным государственным чиновником, авовсе не глянцевым шекспировским злодеем ине каким-либо метафизическим воплощением сатаны на земле. Арендт решительно утверждала, что зло не должно мифологизироваться; оно не должно превращаться всвоеобразную версию отрицательно окрашенного возвышенного. Напрактике, всоответствии сэкспертным заключением израильского психиатра, Эйхман был признан психически здоровым. Поиронии судьбы, когда Эйхману втюрьме предложили прочесть роман Набокова Лолита, от такого предложения он отказался как от неуместного иаморального, это, пожалуй, лучшая защита, на которую мог надеяться Гумберт Гумберт. Примечательно, что впослесловии кроману Лолита Набоков утверждает, что подлинная непристойность заключается как раз в совокупности клише1 иотсутствии любопытства ивоображения, авовсе не вэротической тематике как таковой.Арендт показывает, что вслучае Эйхмана автоматизация его ума, его клишированного сознания илишенность воображения (понимаемого вшироком контексте как морального воображения) привела кколоссальной ошибке всуждении, за которую он несет персональную ответственность. Арендт не разделяет концепцию коллективной вины, которая может служить обвинением вадрес всех и,следовательно, никого, для нее вина является персональной иконкретной.При том что случай Эйхмана вполне можно объяснить социологически, политически и исторически, его никак невозможно оправдать. Чтобы проанализировать принципиальную новизну его экзистенциальной позиции, Арендт использует эстетические концепции: лишенность воображения ибанальность. Концепция банальности, сформулированная Арендт, напоминает набоковскую критику китча ипошлости, атакже критику Германа Броха, Теодора Адорно иКлемента Гринберга.Всвоей последней неоконченной работе Жизнь ума Арендт напрямую связывает вопрос этики иответственности спроблематикой бездумности вбеспрецедентных масштабах, вчастности рефлексируя на тему бездумного сотрудничества срежимом.Индивидуальная способность участвовать всуждении зависит от способности быть посредником между общим ичастным, между системой убеждений ижизненным опытом, между сознанием исовестью. Для суждения необходима двойственная динамика остранение опыта посредством мыслительных практик иостранение навыков мышления вкачестве реакции на изменяющийся опыт. Потенциальная возможность суждения определяется не строгим соблюдением морального кодекса, аморальным воображением. Даже самый антисентиментальный очевидец лагерной жизни, Примо Леви, ученый иагностик, писал ороли любопытства икультуры вОсвенциме.1 Во-первых, подобно Шаламову, он отрекся от любого романтического или искупительного качества эстетического опыта, но затем продолжил исследовать связь сдругой культурной памятью ивопросами любопытства ивоображения. Воображение и суждение являются частью архитектуры свободы, которая зиждется не на перилах иповерхностных устоях, ана глубоко заложенных фундаментах, поддерживающих пороги идвери. Посредством моста воображения перекрываются не только пространственные, но ивременные разрывы. Оно раздвигает границы лагеря, вскрывает пространство между разломами ивыходит за пределы господствующего языка.Разумеется, недостаток воображения едва ли является единственным объяснением банальности зла. Для Арендт разгадка кроется вразрушении публичной сферы и общественного мира и,как следствие, осквернении общения иблизости террором, что обуславливает зависимость граждан от режима ираспространение порочных кругов виктимизации. Отсюда инеприводимое политическое измерение тоталитарного режима, которое невозможно одомашнить. Ивсеже моральное воображение может обеспечить форму необходимого перспективизма, открытия других горизонтов.1Воображение может участвовать вэкзистенциальной игре, которая построена на помысле освободе посредством свободы как таковой; до тех пор пока оно не полностью освобождает себя от заботы омире, развивает потенциальные возможности ипредположительные истории идвижется через пропуски имноготочия, вовлекая другие формы коммуникации. Воображение может быть определено как внутричеловеческое вчеловеке втом смысле, что это способность ксамоотдалению ираскрытию внутренней множественности, квыходу за пределы психологии индивида впространство опыта общего мира. Акты суждения ивоображения зависят от культурных обычаев, но не до конца подчинены их воле.Ядумаю, что для осознания лагерного опыта требуется своего рода пылкое мышление, которое является одновременно междисциплинарным и рьяным.2Арендтдовелось ознакомиться снекоторыми литературными произведениями, посвященными ГУЛАГу, втом числе своспоминаниями Гинзбург, но едва ли ей были известны произведения Шаламова, которые были опубликованы впереводах как раз примерно тогда, когда она ушла из жизни. Ивсеже его рассказы прямо говорят освязи между суждением ивоображением вусловиях тоталитаризма: вКолымских рассказах он исследует границы зоны ГУЛАГа впределах иза пределами человеческой психики. Шаламов хотел деэстетизировать зло1 спомощью тактики интонации, использования дефекта, человеческой ошибки, мимикрии иобмена скромными подарками, которые маркируют неофициальную солидарность и избирательное сродство.
Источник: postnauka.ru
К списку статей
Опубликовано: 17.03.2021 14:14:44
0

Сейчас читают

Комментариев (0)
Имя
Электронная почта

Общее

Категории

Последние комментарии

© 2006-2024, umnikizdes.ru